the city that never sleeps

renÉ maori

“THE BROTHEL ON DARWIN STREET BURNED DOWN.”

“Wow. If I’m not mistaken, that’s the third one this week?”

Darwin Street is hidden deep in the very heart of the urban labyrinth that sprawls around the Central Bus Station. Officially, it’s named after the great Darwin, but locally it’s known as the red-light district. Cars don’t rush along it. It’s a pedestrian walkway paved with reddish tiles, flanked on both sides by ancient, half-ruined houses with boarded-up, blind windows. Between the buildings are narrow, damp, and dank passageways that lead into the establishments, the cheapest in the city and the most popular among foreigners and migrant workers. Here, life is raw and unpolished, with little concern for external appearance.

Every morning, I receive printouts from the team of on-duty operators who tirelessly review all the recorded footage of the streets. My night shift counterpart receives the daytime information in the evening. Usually, we don’t talk. I silently get dressed and leave, and he does the same in the morning. Idle chatter is not encouraged in our department. But this time, my shift mate lingers and looks at me imploringly.

“The brothel on Darwin Street burned down,” he repeats in a mournful voice. “It’s an easy case to close, usually takes about two days. But this time...”

“What is it this time?” I ask warily.

“There’s something else. Our observer burned up in the fire. I need to go through his recordings, but I...” He lowers his eyes. “I didn’t have time. Will you do it? It was RN-12/08-3.”

Fine, he was playing games again. Doing someone else’s work isn’t exactly fun. But this case is unusual, so I don’t mind. An ob-server can’t just burn up unless someone deliberately threw it into the fire, but who would want to do that?

Since the police started using hundreds of little RN-12/08 surveillance robots, they’ve stopped patrolling the streets themselves. The tiny, wheeled robots, filming everything and instantly transmitting everything they see over the internet, act as voiceless mobile street cameras. The whole device is about as tall as a one-year-old child, a kind of large, movable sphere on a pyramid-shaped base. Thanks to the designer’s efforts, the robot has a face with huge, bright eyes, something resembling a nose, and plump lips. The camera itself is located on the forehead and resembles an Indian bindi.

“Yeah, we can’t just write off this fire with a simple report. Since a police robot burned up, the case automatically becomes a ‘conspiracy against law enforcement’.”

“Alright,” I reply. “I’ll request the video from number three. Any other victims?”

“Yes. A girl. A worker. Okay, I’m out.”

He gathers his things, slowly and tediously packing some notes into his backpack, adjusting his headphones in front of the mirror like a woman trying on earrings. He’s like that, thorough, slow, and incredibly boring. All this time, I’ve been looking out the dusty window at the street, afraid to unleash my irritation on the man who has so easily dumped his work on me.

From the window, I can see the corner of the bus station’s multi-story building, absurdly tiled with dull red ceramic, and part of the overpass leading to the upper floors. Its railings are covered by a torn black cloth. And now these dreary rags are flapping in the wind, like the mournful flags of a defeated country.

The city is a symphony of noise, restless and roaring, like a machine that never sleeps. Beyond the station, you can see several old factories that have long been converted into housing. Now they are inhabited by migrant workers and illegal immigrants, of whom there seem to be an endless supply lately.

Darwin Street is not visible from the window, but I know that the street turns onto it somewhere out of sight.

Ordinary video recordings are not stored for long. If they contain nothing of interest, then exactly one week later, the operator destroys the information. So, I’ll have to go through everything the observer recorded in a week. It’s quite possible that the arsonist appeared earlier and will be found in other files. Therefore, I make myself a cup of coffee, lower the bamboo blinds, and turn on the monitor.

It’s a strange feeling, seeing the world through a robot’s eyes. Here it is, moving along Darwin Street, examining everything from bottom to top. Behind the grimy windows of narrow shops, odd and unsettling objects catch my eye—a beach towel adorned with Mao Zedong’s portrait, a clock ticking backwards.

I see colored light bulbs filling with light as twilight approaches. I see a neon sign—”Lola’s”. Who is this Lola? A woman appears in the light of a lamp, wrapped in black netting from head to toe.

She calls out to a passing Chinese man and waves some folded figures near her chest. “Tianya, Tianya, over here…Fiki-fiki…”

This flirtation looks pathetic, and the Chinese man walks away, trampling across the entire screen with his work boots.

“Tianya!” she screams hoarsely.

And suddenly the robot jerks and drives up very close to her—before my eyes is a powerful knee, covered in a black net. It raises its round head and now I can see her whole face. Although the angle is strange, in the light of the lamp her unusual sea-green eyes shine in a not-so-young face. She can’t be less than fifty.

“I wasn’t calling you, I was calling them, but they’re not coming. It’s going to be a bad night.”

She turns and walks tiredly towards the door, but for some reason the camera follows her into the damp passageway, to the double door—consisting of a grate and glass. The grate is for security, and the glass part is like a display case, giving full view to the room, as if it were an aquarium. Inside, women sit in armchairs, drink tea at a table, chew candies, and every minute raise their eyes with hope, greedily watching the silhouettes of men passing by outside, silent ghosts sliding under the lanterns. Those who come here under cover of night are loners. Gone are the days of unrestrained fun, drunken orgies, and noisy companies. Now men prefer to be alone with their desire, satisfying it like thieves in the cheapest brothels in the country.

“Who did you bring?” a harsh voice demands.

I see another woman, in a sheer, gold-embroidered shirt, with a flaming red wig on her head. She looks even older than the first woman. Her predatory mouth is full of dazzlingly white porcelain teeth.

“He came on his own,” the green-eyed woman replies sadly. “No one else responded.”

She reaches out and gently touches the robot’s metal surface. Of course, I can’t feel it, I just see the movement that makes her chest tremble and shudder.

“RN,” she says. “Robot. I’ll call you Ronnie. I’m Lola. And this,” she points at her friend, “is Nicole.”

The camera rotates, filming the room. It’s fairly tidy, but the walls are painted a vulgar bright bubblegum pink. Wigs hang on the wall—blond, black. There’s a mirror and a pile of cosmetics on the table, even a box of theatrical makeup. I imagine I can smell the theater makeup room, a mix of dust and faint cosmetic fragrances. Only a large plastic box filled with packets of condoms clearly hints that this is not a theatre.

There are two closed doors—I don’t want to think about what’s behind them. There’s also a shower in the dark corridor and a second exit—a fire escape. But it’s bolted shut, with a big padlock on it. The robot moves towards it, but Lola holds it back.

“There’s nothing interesting there. We always keep this door locked so no one can get in. Of course, it’s a fire hazard, but what can you do? The key has been lost for a long time. Well,” she laughs, “God won’t give it, and the pig won’t eat it.”

“Why are you talking to it? It’s just a camera,” the redhead scoffs. “Like it’s going to answer you. Are you trying to feed the police?”

“We’re not doing anything wrong,” Lola replies dryly. “We’re working here. The place is paid for.”

“Damn job,” Nicole mutters. “And I’m already sixty. As soon as I get my old-age pension, I’ll leave immediately. Tomorrow even.”

“You’ll live on a pension?” Lola is surprised. “Although, you do have savings...”

“What do you care about my savings? You can’t save much when there’s no work!”

I notice Nicole’s face changing. Now it’s written with rage, which she hurries to pour out on her friend. Hatred gleams in her dark eyes. I’ve never seen a human face change so drastically. With a nervous gesture, she pulls off her wig, revealing short, tangled hair, and now her true age is visible. Everything that was hidden by the red hair now stands out in the bright light of the lamp. It’s a sagging neck and wrinkled cheekbones, tightly stretched with skin like a dead man’s head. The rouged cheeks on her pale face are made garishly crimson.

“What do you care about my savings?” she declares again, in a loud voice. “It’s because of you that there are no clients.”

“People are afraid of terrorist attacks,” Lola cautiously remarks. “Remember that suicide bomber who blew up a cafe near us?”

“No!” Nicole screams, and the robot’s speaker crackles, unable to withstand such pressure. “I only work here two days a week, and there’s no one here at that time. But I was told that on other days this place is full of clients.”

“So, come on other days...”

“I’ve had enough,” Nicole replies. “Do you think I don’t know you’re a witch? Do you think I don’t know how fortune-tellers and all sorts of sorcerers visit you? I hate you! And I’m leaving today.” She shouts more and more bizarre accusations and, frankly, looks a bit off. Is it drugs or a mental illness?

“Pay for the room yourself. I didn’t hire you,” Nicole yells, pulling on her jeans and t-shirt.

I hear her quickening footsteps fading away. The door slams shut and silence falls.

I quickly fast-forward almost a day. The street flashes by, houses, people, and then I stop. I’m back at Lola’s place. She looks sad.

“Nicole’s gone. Now I’ll have to pay the rent on my own. You can’t imagine how much my income will drop. Although, you know, Ronnie, on the other hand, it’s almost good. Nicole is a pro-fessional shark and always stole clients. Don’t be surprised. For our work, age doesn’t exist, but competition does. Sometimes it seemed to me that she wanted to kill me.”

Lola sighs. Her unrestrained chest heaves under the net and suddenly approaches right to my eyes and covers the camera. Oh my God, is she hugging the robot?

“Ronnie, Ronnie,” she mumbles. “How unfair the world is. Don’t get me wrong, I love my job, I don’t even do drugs or drink like many girls. It’s a waste, and I have a grown daughter. Of course, she doesn’t know. She thinks I work in an office, but will I get as much in an office? I’ve already bought her an apartment, and soon I’ll marry her off. Don’t look at me like that, don’t look at me so reproachfully. I’m not loose at all, I just work and that’s it. How is my work worse than others? Professionalism is required here too. Guess how to get twice as much from one client?” She giggles. “He pays for half an hour, right? But if someone sits outside the door and after fifteen minutes starts shouting that time is up, then that’s it, more money. There are no clocks in the working rooms. It’s a pity that I’m alone now, you can’t shout.”

I suddenly understand that I’m eavesdropping. Did Lola know that the robot has a rather human soul? Only it’s not next to her in Ronnie, but here, at the monitor. I realize my unseemly act, but as Lola says—it’s my job.

Fast-forward. Back home, the street, people. And again, the pink room. It’s empty, but something is happening behind one of the closed doors. They come out together—Lola and some Romanian. The Romanian is in a hurry to leave.

“Ronnie, have you been waiting?” Lola asks. “I have a problem. That old bitch Nicole wants to rob me. Last night she showed up with two thugs and demanded money. I refused, and now I’m scared. You understand, I don’t want to call the police. Usually, we solve our own problems. A girl from the neighboring establishment had her arm broken and all her money was taken. But she’s worse off than me—she’s a foreigner and was about to fly home. Now she’ll be deported.”

Honestly, I’m surprised that Lola, not wanting to go to the police, is complaining to a police camera. It’s ridiculous. But then, remembering how it all ended, I’m no longer surprised—what happened was the negligence of my shift worker. Although it’s not just that. Is there anyone more defenseless than the girls who work in brothels? Perhaps only those who work on the street. The police turn a blind eye to the illegal business.

“Ronnie, Ronnie, I’m so scared,” Lola repeats. “But it’s such a profitable night, how can I refuse? One father brought his son for a ‘confirmation’. He knows he can trust me. He paid well. And this one,” she nods towards where the Romanian went, “he’s the twentieth already. Do you think I’m tired? My eyes are closing, of course, but I must keep going.”

There’s a forced pride in her voice, because how can you live such a life, having no objects of either true pride or joy?

“And today a girl came. She often comes to us—she tells fortunes on cards. Of course, everyone earns how they can. But she takes very little. She’s shy. She said everything would be fine, and that I would go to a faraway country and live like a queen. Funny. I invited her to join me, but she refused. Although it seems to me that if you don’t have your own office and work illegally anyway, then our business would seem easier and more profitable to you. But she said she didn’t like it when strange people touched her. Yes, it’s unpleasant the first week. Then it doesn’t matter anymore.”

But I’m no longer interested in the revelations of a prostitute. I need to find out who Nicole is and put out an all-points bulletin. But I don’t know her real name—the girls make up their own names. Ornate, pompous, silly, as if they’re trying to hide in these shiny wrappers so that, God forbid, none of the clients will dirty their real identities. But they don’t kill a name, they kill the person. And that can’t be allowed, whoever they are.

Lola keeps talking, a lot, pointlessly. “Nicole and I have been working together for ten years, and she had more clients than me. And now, Ronnie, you’re my only friend. I would, of course, get a dog, but how can you keep one here? And you’re a robot. You don’t even need to be walked. And you believe me. You know, I don’t let them touch my breasts or kiss me. I try not to look in their faces. What’s the point of such love when there are sex shops?”

I keep scrolling further, and one frame makes me stop. Night, deep night. The camera is right in front of the establishment. I hear a woman’s voice.

“The second door is locked. She can’t get out.’”

“So, it’s simple,” a man replies. “Set it on fire from the inside. We’ll just need to block the main doors afterwards.”

“I have the keys,” the woman replies. “No problem. She’ll pay for everything.”

Two shadows slip into the passageway. There’s the splash of some liquid, the clatter of metal, and suddenly flames illuminate the dark crevice. The arsonists return, and I see their faces clearly in close-up.

The robot should signal an incident now, but nothing happens. This is the third fire in a week, but not once have any of the robots reported it. The police were called by a random passerby or the workers themselves, another problem that needs to be investigated.

Meanwhile, an unusual scene unfolds before my eyes.

The robot rolls forward and a burning door with a huge hanging lock on the grate approaches my eyes at high speed. I see a frightened Lola behind the glass. She’s trying to open the door, smashing the glass, reaching for the lock with a bloody hand, screaming. But the flames are already spreading further, throughout the entire room filled with pink props. The sofa catches fire. There’s a clang—the observer crashes into the metal grate. Then it pulls back and, turning on its maximum speed, slams into the bars again. It does this over and over, damaging its metal body. It’s hard for me to assess the extent of the damage, but the camera is still working, although it’s only filming the flames now. A wild, wild scream tears at my eardrums. The speaker crackles. Blackness.

I lean back in the chair and sit for a long time in the semi-darkness, trying to comprehend the incomprehensible. The criminals don’t worry me—they’ll be found. I’m thinking about RN-12/08-3, a simple camera on wheels, lacking intelligence. Most likely it was a software glitch, but I want to believe that any object, togeth-er with drawn eyes, receives a particle of mind and soul.

Город, который никогда не спит

in the Russian

«Сгорел бордель на Дарвина!»

«Ого! Если не ошибаюсь, это уже третий за неделю?» Улица Дарвина глубоко спрятана в самом центре городского лабиринта, раскинувшегося вокруг Центральной автобусной станции. Официально она носит имя великого Дарвина, но в народе ее прозывают просто – улица красных фонарей. По ней не мчатся автомобили, это пешеходная дорожка, выложенная красноватой плиткой, по обеим сторонам которой теснятся древние полуразрушенные домики со слепыми окнами. Между стенами узкие промозглые и сырые проходы, через них можно попасть внутрь помещений. Это самые дешевые заведения в городе. Но и самые популярные у иностранцев и гастарбайтеров. Здесь жизнь груба и непричесана, с малой заботой о внешнем виде.

Каждое утро я получаю распечатки от команды дежурных операторов, постоянно просматривающих весь отснятый материал. Дневную информацию получает вечером мой сменщик. Обычно мы не разговариваем. Я молча одеваюсь и ухожу, и точно так же утром уходит он. Что и говорить, пустые разговоры в нашем отделении не приветствуются. Но в этот раз сменщик задерживается и просительно смотрит мне в глаза.

«Сгорел бордель на Дарвина!» — снова повторяет он несчастным голосом. — «Это легкое дело и закрыть его можно за два дня. Обычно так и бывает. Но в этот раз…»

«Что в этот раз?» — спрашиваю я настороженно.

«Есть еще кое-что. В пожаре сгорел наш наблюдатель. Надо бы просмотреть его записи, но мне…», — он опускает глаза, — «я не успел. Сделаешь? Это был RN-12/08-3».

«Ладно, он опять игрался.» Делать чужую работу — удовольствие небольшое. Но этот случай необычный, поэтому я не возражаю. Наблюдатель не может просто так сгореть, если его только специально кто-то не кинет в огонь, но кому это может понадобиться?

С тех пор как полиция приняла на службу сотни маленьких роботов-наблюдателей RN-12/08, полицейские перестали патрулировать улицы сами. Крохотный робот на колесах, снимающий все подряд и тут же передающий все увиденное по Интернету, просто мобильная уличная камера — бессловесная и безличная. Все устройство высотой с годовалого ребенка, этакий подвижный крупный шар на пирамидальном основании, робот, стараниями дизайнера, имеет лицо с огромными яркими глазами, некое подобие носа и пухлые губы. Сама камера располагается во лбу и напоминает индийский тилак.

«Да, мы не можем просто так списать этот пожар. Поскольку сгорел полицейский робот, дело автоматически становится «покушением на правоохранительные органы».»

«Хорошо», — отвечаю я. — «Я запрошу видео с третьего номера. Есть еще жертвы?»

«Да. Девушка. Работница. Хорошо, я пошел».

Он собирается, медленно и нудно укладывая в рюкзак какие-то записи, цепляя наушники перед зеркалом, словно дама, примеряющая серьги. Он такой, основательный, медлительный и невообразимо скучный. Все это время я тоскливо смотрю сквозь пыльное стекло на улицу, опасаясь выплеснуть свое раздражение на человека, свалившего легко и просто на меня свою работу.

Из окна мне виден угол многоэтажного здания автобусной станции, нелепо выложенный керамической плиткой тускло красного цвета, часть виадука, ведущего на верхние этажи. Его ограждения прикрывает рваное черное полотнище. И теперь эти унылые лохмотья развевает ветер, словно печальные знамена поверженной страны.

Город — это симфония шума, беспокойная и ревущая, как машина, которая никогда не спит. За станцией видно несколько старых фабрик, давно перестроенных под жилье. Теперь они заселены гастарбайтерами и незаконными мигрантами, которых в последнее время развелось видимо-невидимо.

Улица Дарвина из окна не видна, но я знаю, что улица сворачивает на нее где-то за пределами видимости.

Обычные видеозаписи долго не хранятся. Если не случилось ничего экстраординарного, то ровно через неделю оператор уничтожает информацию, не представляющую интереса. Так что, придется просмотреть все, что за неделю записал наблюдатель, вполне возможно, что поджигатель появлялся и раньше, и обнаружится в других файлах. Поэтому я делаю себе чашку кофе, опускаю бамбуковые жалюзи и включаю монитор.

Странное это чувство – видеть мир глазами робота. Вот он движется вдоль улицы Дарвина, осматривая каждый дом снизу и до самой крыши. За грязными окнами узких магазинов моё внимание привлекают странные и тревожные предметы — пляжное полотенце с портретом Мао Цзэдуна, часы, идущие назад. Я вижу цветные лампочки, наливающиеся светом в наступающих сумерках. Вижу неоновую надпись – «Лола». Кто такая эта Лола? В свете фонаря появляется женщина, затянутая в черную сеть с головы до ног.

Она зовет проходящего мимо китайца, размахивая сложенными фигурками перед грудью: «Тяня, Тяня, сюда… Фики-фики…»

Эта заигрывание выглядит жалко, китаец уходит прочь, протопав рабочими башмаками через весь экран.

«Тяня!» — кричит она надрывно.

И вдруг робот срывается с места и подъезжает совсем близко к ней — перед моими глазами мощное колено, обтянутое черной сеткой. Он задирает свою круглую голову и теперь я вижу ее всю. Хотя ракурс странный, но в свете фонаря сияют необыкновенные глаза цвета морской волны на совсем не юном лице. Ей никак не меньше пятидесяти лет. «Я звала не тебя, а их, но они не идут. Плохо начинается ночь».

Она поворачивается и устало идет к дверям, но камера почему-то следует за ней. Туда в промозглый проход, к двойной двери — состоящей из решетки и стекла. Решетка для безопасности, а стеклянная часть — это витрина, полностью открывающая освещенную комнату, в которой словно в аквариуме живут две золотые рыбки.

Внутри женщины сидят в креслах, пьют чай за столом, жуют конфеты и каждую минуту поднимают глаза с надеждой, жадно наблюдая за силуэтами проходящих мимо мужчин, молчаливыми призраками, скользящими под фонарями. Те, кто приходят сюда под покровом ночи, одиноки. Прошли времена беззаботного веселья, пьяных оргий и шумных компаний. Теперь мужчины предпочитают быть наедине со своим желанием, удовлетворяя его как воры в самых дешевых борделях страны.

«Кого это ты привела?» — раздается резкий голос.

Я вижу другую женщину, в расшитой золотом прозрачной сорочке, на ее голове рыжий, как пламя, парик. Она выглядит еще старше. Хищный рот полон фарфоровых зубов ослепительной белизны.

«Он сам пришел», — грустно отвечает зеленоглазая. — «Больше никто не откликнулся».

Она тянется рукой и осторожно касается металлической поверхности. Конечно, я не чувствую этого, я просто вижу движение, от которого вздрагивает и ходит ходуном ее грудь.

«RN», — говорит она. — «Робот. Я буду звать тебя Рони. Я — Лола. А это…» — она тычет пальцем в товарку, — «Николь».

Камера вращается, снимая комнату. Довольно опрятно, но стены выкрашены в вульгарный ярко-розовый цвет. На стене висят парики – белокурые, черные… На столе зеркало и куча косметики, даже коробка театрального грима. Мне кажется, что я чувствую запах театральной гримерной, в котором мешается пыль и слабые косметические ароматизаторы. Только большая пластиковая коробка, наполненная пакетами презервативов, ясно намекает, что это не театр.

Есть две закрытые двери – мне не хочется думать, что за ними. Еще душевая в темном коридоре и второй выход – пожарный. Но он заперт на засов, на котором висит большой замок. Робот движется к нему, но Лола удерживает его, приговаривая:

«Там ничего интересного нет. Мы всегда держим эту дверь запертой, чтобы никто не пробрался. Конечно, это нарушение пожарной безопасности, но что поделать? Ключ давно потерялся. Ну, — она смеется, — бог не выдаст, свинья не съест».

«Зачем ты с ней разговариваешь? Это же просто камера», — фыркает рыжая. «Как будто она тебе ответит. Ты что, полицию прикармливаешь?»

«Мы ничего плохого не делаем», — сухо отвечает Лола. — «Мы здесь работаем. Помещение оплачено».

«Проклятая работа», — бормочет Николь. — «А мне уже шестьдесят. Как только получу пособие по старости, сразу же уйду. Хоть завтра».

«Будешь жить на пособие?» — удивляется Лола. — «Хотя, у тебя же сбережения…»

«Какое тебе дело до моих сбережений? Много тут сбережешь, когда нет работы!»

Я замечаю, что лицо Николь меняется. Теперь на нем написана ярость, которую она торопится излить на товарку. В ее темных глазах плещется ненависть. Никогда я еще не видел, чтобы так менялось человеческое лицо. Она нервным жестом стягивает парик, обнажив короткие спутанные волосы, и теперь, как на ладони, виден ее истинный возраст. Все то, что было прикрыто рыжими волосами теперь выступает наружу в ярком свете лампы. Это и обвисшая шея, и морщинистые скулы, плотно обтянутые кожей, как голова мертвеца. И только нарумяненные щеки на побледневшем лице кажутся багровыми пятнами.

«Какое тебе дело до моих сбережений?» — снова заявляет она громким голосом. «Это из-за тебя нет клиентов».

«Люди боятся терактов», — осторожно замечает Лола. «Помнишь того смертника, который взорвал кафе рядом с нами?»

«Нет!» — кричит Николь, и динамик робота начинает трещать, не выдерживая такого давления. «Я работаю здесь всего два дня в неделю, и в это время здесь никого нет. Но мне сказали, что в другие дни здесь полно клиентов».

«Так что давай в другие дни...»

«С меня хватит, — отвечает Николь. — Думаешь, я не знаю, что ты ведьма? Думаешь, я не знаю, как к тебе ходят гадалки и всякие колдуны? Я тебя ненавижу! И я ухожу сегодня же».

Она выкрикивает все более странные обвинения и выглядит, честно говоря, не совсем нормально. Это наркотики или психическое расстройство?

«Оплачивай помещение сама. Я тебе не нанималась», — кричит Николь, натягивая джинсы и футболку.

Я слышу ее быстрые удаляющиеся шаги. Хлопает дверь и наступает тишина.

Я быстро прокручиваю почти сутки, мелькают улица, дома, люди, и стоп, я снова оказываюсь в заведении Лолы. Она печальна:

«Николь ушла. Теперь мне придется одной платить аренду. Ты даже не представляешь себе, как снизятся доходы. Хотя, знаешь, Рони, с другой стороны, это даже хорошо. Николь — профессиональная акула и вечно отбивала клиентов. Не удивляйся, для нашей работы возраст не существует, зато существует конкуренция. Иногда мне казалось, что она хотела меня убить».

Лола вздыхает. Ее, ничем не сдерживаемая грудь, колышется под сеткой, и вдруг приближается прямо к моим глазам и закрывает камеру. Боже мой, неужели она обнимает робота?

«Рони, Рони, — бормочет она, — как несправедлив мир. Ты не подумай, мне нравится моя работа, я даже не колюсь и не пью, как многие девочки. Это же расточительство, а у меня взрослая дочь. Что ты, конечно, она не знает, думает, что я работаю в офисе, но разве в офисе я получу столько? Я уже купила ей квартиру, а скоро выдам замуж. Не смотри так, не смотри так укоризненно. Я вовсе не распущенная, просто работаю и все. Чем моя работа хуже других? Здесь ведь тоже требуется профессионализм. Вот угадай, как с одного клиента получить дважды? — она хихикает. — Он платит за полчаса. Так? А если кто-то сидит за дверью и через пятнадцать минут начинает кричать, что время вышло, то и вот, еще деньги. В рабочих комнатах часов нет. Жаль, что я теперь одна, ты-то не крикнешь».

Я понимаю, что занимаюсь подслушиванием. Знала ли Лола, что у робота существует вполне человеческая душа? Только она не рядом с ней и не в Рони, а здесь, у монитора. Я осознаю свой неблаговидный поступок, но, как говорит Лола, — это моя работа.

Быстрая перемотка.

Снова дома, улица, люди. И опять розовая комната. Она пуста, но за одной из закрытых дверей что-то происходит. Они выходят вдвоем — Лола и какой-то румын. Румын торопится уйти.

«Рони, ты заждался? — спрашивает Лола. — У меня проблема, та старая мразь Николь хочет меня ограбить. Вчера ночью она заявилась с двумя громилами и требовала денег. Я отказала, и теперь я боюсь. Ты понимаешь, я не хочу обращаться в полицию, обычно мы решаем свои проблемы сами. Девочке из соседнего заведения сломали руку и отняли все деньги. Но ей хуже, чем мне — она иностранка и собиралась улетать домой. Теперь ее депортируют».

Честно говоря, я удивляюсь, что Лола, не желая обращаться в полицию, жалуется полицейской камере. Это нелепо. Но потом, вспомнив, чем все закончилось, я уже не удивляюсь — это была халатность моего сменщика. Хотя дело не только в этом. Есть ли кто-то еще более беззащитный, чем девушки, работающие в борделях? Наверное, только те, кто работает на улице. Полиция закрывает глаза на незаконный бизнес.

«Рони, Рони, как же я боюсь, — все повторяет Лола. — Но сегодня такая прибыльная ночь, как отказаться? Один отец привел сына на “конфирмацию”, он знает, что мне можно доверять. Заплатил неплохо. А этот, — она кивает в сторону, куда удалился румын, — он уже двадцатый. Думаешь, я устала? Глаза, конечно, закрываются, но я должна держаться».

В ее голосе звучит насильственная гордость. Хотя, как можно жить такой жизнью, не имея предметов ни для гордости, ни для радости?

«И сегодня приходила одна девушка. Она часто к нам заходит — гадает на картах. Конечно, каждый зарабатывает, как может. Но берет она очень мало. Стесняется. Она сказала, что все будет хорошо, и что я уеду в далекую страну и буду жить, как королева. Смешно. Я пригласила ее к нам, но она отказалась. Хотя мне кажется, что если ты все равно не имеешь своего кабинета и работаешь нелегально, то наше дело тебе покажется полегче и поприбыльнее. Но она сказала, что ей неприятно, когда ее трогают посторонние люди. Да неприятно, первую неделю. Потом уже все равно».

Но мне больше неинтересны откровения проститутки. Нужно узнать, кто такая Николь и объявить розыск. Но настоящего ее имени я не знаю — девочки сами придумывают себе имена. Звучные, пышные, глупые, словно пытаются спрятаться в эти блестящие обертки, чтобы, не дай бог, никто из клиентов не запачкал их настоящих. Только вот убивают не имя, а человека. И этого делать нельзя, кем бы он ни был.

Лола продолжает говорить, много, бестолково: «Мы десять лет работали вместе, и клиентов у нее было побольше моего. И теперь, Рони, ты мой единственный друг. А бы, конечно, завела собаку, но как ее здесь заведешь? А ты — робот. Тебя даже выгуливать не нужно. И ты мне веришь. Знаешь, я не позволяю им трогать грудь и целоваться. Стараюсь не смотреть в лицо. Для чего нужна такая любовь, когда есть сексшопы?»

Я продолжаю крутить дальше, и один кадр заставляет меня остановиться. Ночь, глубокая ночь. Камера стоит прямо напротив заведения. Слышу женский голос:

«Вторая дверь заперта, ей не выбраться».

«Так, все проще», — отвечает мужчина. — «Поджечь изнутри. Нам просто нужно будет заблокировать главные двери».

«У меня есть ключи», — отвечает женщина. — «Проблем нет. Она за все заплатит».

Две тени скользят в проход. Раздается плеск какой-то жидкости, звяканье металла, и вдруг пламя освещает темную расщелину. Поджигатели возвращаются, и я вижу их лица, очень четко, крупным планом.

Робот должен сейчас подать сигнал о происшествии, но ничего не происходит. Это третий пожар за неделю, но ни разу ни один из роботов не сообщил об этом. В полицию звонили случайные прохожие или сами работницы. И это еще одна проблема, которую нужно прояснить.

Тем временем перед моими глазами разворачивается необычная сцена.

Робот катится вперед, и горящая дверь с огромным висячим замком на решетке приближается к моим глазам с высокой скоростью. Я вижу испуганную Лолу за стеклом. Она пытается открыть дверь, разбивает стекло руками, тянется окровавленной рукой к замку, кричит, но пламя уже распространяется дальше, по всей комнате, заполненной розовыми декорациями. Диван вспыхивает. Раздается громкий звук — наблюдатель врезается в металлическую решетку. Затем он отступает и, включив максимальную скорость, снова бьется о прутья. Он делает это снова и снова, повреждая свой металлический корпус. Мне трудно оценить масштабы повреждений, но камера все еще работает, хотя теперь снимает только пламя. Дикий крик разрывает мои уши. Динамик трещит. Темнота.

Я откидываюсь на спинку кресла и долго сижу в полумраке, пытаясь осмыслить непостижимое. Преступники меня не волнуют — их найдут. Я думаю о RN-12/08-3, простой камере на колесиках, не обладающей интеллектом. Скорее всего, это был сбой программы, но я хочу верить, что любой предмет, вместе с нарисованными глазами, получает частицу разума и души.

Note: This story was translated via a large language model by the author, with the help of a Canadian friend.